Рыцарь нашего времени - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

– Очень, – искренне ответил Сергей, внутренне ухмыльнувшись «дельному специалисту». – Дмитрий Арсеньевич, где ваш подъезд?

– Да вот он, мы почти пришли. – Силотский показал на выкрашенную в ярко-зеленый цвет дверь.

– И у вас по-прежнему есть это ощущение... жамэ вю?

– Нет, сейчас исчезло. Возможно, это оттого, что мы с вами разговаривали.

– Возможно. Ну что же, давайте посмотрим на вашу квартиру.

Набирая код на двери, бородач на секунду задумался и неожиданно беспомощно взглянул на Сергея.

– Забыли? – спросил тот.

– Нет-нет, я вспомню! Просто...

Он наугад ткнул в две кнопки, и домофон отозвался сердитым писком. Ланселот выругался.

– Код сменили два дня назад, как по заказу!

– Вы говорили, у вас дома жена?

– Да не хочу я ей звонить, – Силотский поморщился. – И так чувствую, что дураком перед вами выгляжу. Рассуждаю о параллельных мирах, а сам не могу код на двери запомнить.

Он набрал, наконец, нужный номер и открыл дверь.

– Нет, – покачал головой Сергей, одновременно и сочувствуя, и недоумевая, – не выглядите.

Он вошел в подъезд, поздоровался с консьержкой и огляделся. На существование параллельного мира, откуда звали неясными намеками господина Силотского, ничто не указывало. Разве что необычайная чистота – так и это не было удивительным, учитывая хозяйственную старушку-консьержку, в комнатке которой зеленели и цвели растения в горшках.

Сергей вопросительно взглянул на своего спутника, тот пожал плечами. «Ничего. Ну, раз ничего, идем дальше».

Грузовой лифт, открывшийся, как только они подошли, словно ждал их, выпустил двух хихикающих девчонок лет тринадцати и, глуховато и ровно урча, повез Сергея с Ланселотом наверх. Лифт, по мнению Сергея, тоже ничем не отличался от таких же грузовых лифтов в похожих домах, разве что на его стенах еще не успели появиться незатейливые надписи.

– Вы не замечаете ничего странного? – спросил у него Силотский, когда они вышли из лифта и оказались перед дверью с номером сто один.

– Пока нет.

Тот кивнул, будто и не ожидал другого ответа, и три раза коротко позвонил. Стукнул засов, дверь открылась, и невысокая женщина с тюрбаном на голове, накрученным из желтого махрового полотенца, замерла, уставившись на Бабкина.

– Дорогая, не беспокойся, – увидев жену, Силотский заговорил с другими интонациями, в голосе появилась кошачья бархатистость. – Это один из сыщиков – помнишь, я тебе рассказывал?

– Помню, – сказала его жена, не сводя с Сергея зеленых глаз. – Здравствуйте.

– Добрый день, – выдавил Бабкин, думая, что погорячился, сказав Ланселоту, что не видит ничего странного.

Перед ним стояла его бывшая жена, Ольга Репьева.

* * *

Сергей Бабкин женился, когда ему было двадцать четыре года, а Ольге – двадцать. Она была миловидной блондинкой с немного заячьими чертами лица: оттопыренная нижняя губа, чуть раскосые зеленоватые глаза и носик пуговкой. Любовь к кокетству, готовность рассмеяться над любой шуткой и живой характер делали ее привлекательной в глазах мужчин, а предусмотрительно выбранный строительный институт гарантированно обеспечивал ее поклонниками – мальчиков на курсе было в два раза больше, чем девочек.

Оля Репьева знала, что женское счастье – в правильном замужестве. С чисто женской расчетливостью она оценивала приятелей, отвергая тех, кто не подходил на роль потенциального жениха. Правилу «к каждому мужчине подходи так, будто собираешься выйти за него замуж» она следовала буквально: сито ее было мелким, и в Олиной группе не осталось ни одного мальчика, на которого не были бы, пусть и кратковременно, примерены черный костюм жениха и торжественный галстук.

Оля вовсе не была стяжательницей, рассчитывавшей удачным замужеством обеспечить себе безбедную жизнь. Ей рисовались счастливые картины: вот она, в клетчатом фартучке, варит суп; вот младенец пускает слюнки в розовой кроватке; вот муж с усредненным лицом американского киногероя возвращается домой и дарит ей букет лилий со словами «ты прекрасна, как они»... Муж должен был стоять стеной между ней, хрупкой светловолосой Олей Репьевой, и окружающим миром, быть защитником, опорой, папой и другом.

Мать Ольги развелась со своим мужем, когда девочке было четыре года, но благоразумно внушила дочери, что отец по-прежнему остается отцом, только жить он будет с другой семьей. С тех пор Оля виделась с ним редко, и визиты его были ей в тягость – незнакомый человек, от которого странно пахло, который кололся щетиной и приносил ей такие подарки, что она терялась: нужно было изображать радость, но как можно радоваться конструктору?! Когда ей исполнилось одиннадцать, отец с новой семьей переехал в другой город, и с тех пор существовал в Олиной жизни в виде открыток под Новый год и маминых воспоминаний о том, при каких обстоятельствах ими был куплен тот или иной предмет. Культа ушедшего из семьи отца в доме не было, но тень его присутствовала постоянно, и оказалось, как ни странно, что жить с этой тенью куда удобнее, чем с настоящим человеком, покупавшим непонятную ерунду вместо правильных девчоночьих подарков.

Оля исподволь приучалась к мысли, что женщина не может жить одна, не должна. Что вовремя не вышедшая замуж девушка – неудачница, и путь ей один – в старые девы. К большой радости ее матери, Олю этот путь не ждал.

К окончанию института ей было из чего выбирать, но девушка колебалась. На горизонте появился новый поклонник – крепкий накачанный мрачноватый парень, с которым она познакомилась, провожая подругу в районный отдел милиции. Она быстро раскусила, что мрачность служит ему панцирем. Но панцирь был незатвердевшим, и под ним обнаружились нежность, которую он плохо умел выражать словами, и доброта, которую он хорошо выражал поступками. Его снисходительно-покровительственное отношение ко всему тому, что было меньше его по размерам, не имело ничего общего с сентиментальностью. Скорее – с ответственностью, которая свойственна некоторым очень сильным людям, полагающим, что они в ответе за все, что творится вокруг них.